"Умница Раневская как-то сказала,что талант, как прыщь, который может вскочить на любой заднице. Увы, это так. Я преклоняюсь перед талантом Фейхтвангера. Его книги "Иудейская война" и "Испанская баллада" помогли мне осознать величие моего народа. Но в жизни этот изумительный писатель был наивным идеалистом, считавшим,что все в мире зиждется на силе равновесия. И если Гитлер это зло, то Сталин это добро.
Европейские интеллектуалы и сегодня не понимают,что то, что противостоит злу,не всегда является добром."
Москва 1937
Москва 1937 года поразила Фейхтвангера своим диким великолепием. Улицы вьются неправильно и без всякой симметрии среди домов непонятного стиля. Очарование городской сложившейся жизни на каждом шагу странно переплетается с примитивной отсталостью. Удивительное многообразие зданий и улиц придает всему городу вид огромного и величественного беспорядка.
В Европе нет, и не может быть ничего подобного,- решил Фейхтвангер. Контраст действительно был разительным.
В больших европейских городах улицы дразнят и манят. Витрины магазинов, заваленные грудами товаров, завораживают сиянием рекламы.
В Москве погруженные в полутьму магазины выглядят убого, как бараки. Выставленные в витринах немногочисленные товары напоминают заплесневелый сыр в мышеловке. Предметы роскоши не рекламируются - их просто не существует. Никакой рекламы не видно, - она ведь ни к чему, если нет конкуренции. У всех магазинов один хозяин – государство.
Но в целом Москва Фейхтвангеру понравилась. Не та, которая есть, а та, которая будет.
Реконструкция советской столицы шла полным ходом. Сносились и перестраивались дома на улице Горького. Пробивали бульдозерами Калининский проспект, сметая прочь улицы дома и переулки. Была сдана в эксплуатацию первая линия метро. Заканчивалось строительство павильонов Сельскохозяйственной выставки. Она должна была продемонстрировать всему миру, как сытно теперь живется советским людям, истощенным голодом тридцатых годов.
Правда, на месте взорванного храма Христа Спасителя зияла безобразная яма, но ему объяснили, что здесь будет воздвигнуто грандиозное здание Дворца Советов. Ему даже проект показали, и он с жаром его похвалил: небоскреб высотой в 415 метров, увенчанный статуей Ленина из нержавеющей стали. Статуя тоже немаленькая - сообщили ему с гордостью, - метров в 70-80.
Фейхтвангер подумал, что голова Ленина затеряется в облаках, а с земли будут видны только его ботинки. Но свои сомнения благоразумно оставил при себе.
Символику того, что, якобы, будет, ему предложили воспринимать как то, что уже есть, и он на это пошел, хоть и не без внутреннего сопротивления.
Когда его спросили, что ему в Москве особенно понравилось, он ответил: канистры для керосина и граммофоны.
А в стране тем временем разворачивался Большой террор.
В самом центре Москвы, на Лубянке, ежедневно приводились в исполнение сотни расстрельных приговоров, и трупы казненных вывозились затем за город для погребения в заранее приготовленных ямах. Сколько их было этих ям, уже никто не узнает.
Даже с видимостью законности было покончено, и страна, покрытая сыпью концлагерей, билась, как в припадке падучей. Истерические приступы любви к родному Вождю сменялись дикими вспышками ненависти к мнимым врагам. Страна отупела от помпезных славословий, осатанела от запаха крови. Несчастные оболваненные идолопоклонники требовали все новых и новых казней. Массовое истребление людей шло уже полным ходом.
Ничего этого Фейхтвангер, разумеется, не знал.
Радушные хозяева поселили его в гостинице «Метрополь» - лучшей в Москве - и помогли вжиться в роль «полезного идиота».
Ему устраивали «случайные» встречи на улицах и в тех местах, куда его водили, подсылали восторженно настроенных интеллигентов и простых людей, даже организовывали знакомства с людьми «критически относящимися» к советской власти.
Он же мог сказать о себе пушкинскими словами: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад».
К нему приставили замечательную переводчицу и гида Александру Николаевну, попросившую называть себя просто Сашей. Она сопровождала его весь день и уходила домой только ночью, когда он шел спать. Но, просыпаясь в шесть утра, он знал, что Саша уже ждет его в холле гостиницы.
У нее был низкий голос, чувственный рот, сдержанные и точные движения. Фейхтвангер был очарован этой женщиной, в которой ощущалась незаурядная сила - душевная и физическая. Он даже поймал себя на том, что слишком много болтает с ней на отвлеченные темы.
- Знаете, когда я понял, что старею? – спросил он ее за завтраком. – Когда заметил, что красивые женщины наводят меня на философские размышления.
- Раз так, то скажите что-нибудь умное, - засмеялась Саша.
- Где уж мне, старику. Но был у меня один знакомый, - он, к сожалению, погиб несколько лет назад, считавший, что большевики возвели социализм в ранг религии. Что вы об этом думаете?
- Нет ничего могущественнее идеи социализма, потому что время его пришло, - сказала Саша. - А могучие идеи непременно становятся объектом культа.
Они много спорили, но ему ни разу не удалось одержать над ней верх. Мечом диалектики Саша владела превосходно.
- Почему у вас истребляют оппозицию? - спросил он ее как-то.
- У нас нет оппозиции, а есть преступники, - ответила она, пожав плечами.
В другой раз, когда он рассуждал о равенстве людей перед законом, она сказала:
- Да, у вас на Западе закон основан на идее равноправия. Одинаково запрещено красть хлеб и ночевать под мостом, как богатым, так и бедным.
А когда он однажды заметил, что в советском обществе свобода жестко ограничена, она коротко бросила: - Избыток свободы ведет к избытку рабства.
Кто ему не понравился в Москве, так это редактор «Правды» Мехлис - человек с глазами похожими на жирные маслины. Кожа лица у него была блеклая и сухая. На его щеках никогда не появлялся румянец, и казалось даже, что это внутренняя лихорадка фанатика, как вампир, высасывает из него кровь.
Фейхтвангер таких людей опасался и не любил. Саша рассказала, что Мехлис, с его шестиклассным образованием, тянется к интеллектуалам и даже собрал неплохую библиотеку, которой владеет, как евнух гаремом.
Он приехал к Фейхтвангеру в первый же день его пребывания в СССР и попросил достойно ответить на пасквиль ренегата Жида. Фейхтвангер тут же написал статью «Эстет в Советском Союзе». Мехлис ее жадно схватил, увез, а потом опять приехал и сказал, что надо выбросить некоторые острые места:
- Понимаете, - говорил Мехлис, округлив глаза, - Он сам заказал вашу статью. Он сам будет ее читать. А вы Его называете просто Сталин. Как можно?
- А как мне его называть? Джугашвили?– удивился Фейхтвангер. Мехлис схватился за сердце.
Вмешалась Саша и Фейхтвангеру пришлось уступить почти во всем.
- Жид был прав, - сказал он Саше с горечью. - У вас все держится на промывании мозгов.
- Бросьте, - ответила она, - человек не должен разуверятся в мироздании из-за того, что кто-то в трамвае наступил ему на ногу.
***
Новый 1937 год Фейхтвангер встречал в гостинице «Националь». В празднично украшенном зале собрались ветераны Коминтерна, немецкие антифашисты, активисты братских компартий, левые интеллектуалы из стран Европы и Америки, командиры интернациональных бригад, прибывшие из Испании прямо с фронта. Фейхтвангер увидел в зале несколько знакомых лиц, фамилии которых были известны всему миру.
На освещенной эстраде играл джазовый оркестр под управлением невысокого коренастого человека с грубым, но привлекательным лицом.
- Это наш король джаза Леонид Утесов, - шепнула Фейхтвангеру Саша.
Бой кремлевских курантов возвестил о наступлении нового 1937 года. Все подняли бокалы за Сталина, за социализм, за гибель Гитлера.
Люди веселились и танцевали, не подозревая о том, что для многих из них этот новый год был последним в жизни. Они с надеждой смотрели в будущее и не ведали, что их удел - пуля в затылок или медленная гибель на Колыме.
- Я хотел бы увидеть, как празднуют Новый год советские люди, - сказал вдруг Фейхтвангер. Саша кивнула, и они вышли на улицу. Вопреки всем прогнозам, не было ни снега, ни мороза. Шел дождь. На пустых улицах завывал ветер. В больших лужах рябилась черная вода.
Александра Николаевна привела Фейхтвангера в Дом журналиста, где новогодний бал был в самом разгаре. В центре зала искрилась разноцветными огнями увенчанная красной звездой елка. Стены были увешены лозунгами. Фейхтвангер остановился у самого большого из них.
- Что здесь написано, - спросил он.
- Сталин - надежда всего человечества, - перевела Саша.
- Что ж, может это и правда, - пробормотал Фейхтвангер.
Саша подвела его к столу, где сидел в обществе красивой женщины широкоплечий человек с волевым лицом.
- Это Валерий Чкалов – наш знаменитый летчик, - представила его Саша.
Фейхтвангер протянул руку, которая тут же была схвачена, как тисками, могучей пятерней.
- Я читал ваши романы. В борьбе с фашизмом они значат больше, чем целые дивизии, - бас прославленного пилота легко перекрывал музыку.
- Но скажите мне, как вы там, в Германии, позволили этому сукиному сыну захватить власть? Ну, ничего, пусть только он к нам сунется. Костей не соберет.
Фейхтвангер с любопытством смотрел на Чкалова, не делая никаких попыток освободить свою ладонь из его железной хватки.
Настал день, когда Александра Николаевна сказала своему подопечному, не скрывая волнения:
- Сегодня мы никуда не идем. За вами сейчас приедут. Вас ждет товарищ Сталин.
- Но вы ведь поедете со мной?
- Нет. Вашим переводчиком на встрече с вождем будет Борис Таль. Секретарь отдела печати ЦК. Товарищ надежный, проверенный. Герой гражданской войны. Знаток немецкой культуры. Он вам понравится.
Забегая вперед, отметим, что через год «надежный, проверенный» товарищ Таль был арестован по доносу Мехлиса - и сгинул в клоаке НКВД.
***
Сталин принял писателя в светлом просторном кабинете, где, кроме фотографии Ленина на стене, не было никаких украшений. Письменный стол, заваленный бумагами и папками, два телефона.
Гостя почему-то поразило, что Сталин оказался одного с ним роста. Глаза у него были небольшие, пронзительные, с рыжеватыми зрачками. У Фейхтвангера возникло чувство, что он уже где-то видел эти глаза, но никак не мог вспомнить где.
Потом вспомнил - в зоопарке, куда его водил в детстве отец, у рыси.
Алмазная твердость сочеталась в кремлевском хозяине с вкрадчивой, почти женской обходительностью. Это тоже не укрылось от проницательности гостя.
Вождь сделал несколько мягких шагов навстречу писателю, крепко пожал ему руку.
Сказал с легкой улыбкой, которая ему очень шла:
- Я один из ваших читателей. Хотели вы того или не хотели, но ваши произведения дают толчок революционному развитию Германии. Такова сила художественной правды.
Начался неторопливый обстоятельный разговор, продолжавшийся три часа.
Таль, поглаживая свою ассирийскую бородку, виртуозно переводил, и хозяин с гостем почти не ощущали языкового барьера.
Фейхтвангер был покорен, очарован. Никто еще не говорил с ним с такой доброжелательной теплотой, с такой обезоруживающей откровенностью.
Он опасался, что беседа будет трафаретной, похожей на агитационный плакат. Вначале так оно и было. Сталин говорил шаблонно, фразами из партийного лексикона. Но только до тех пор, пока обостренным своим чутьем не почувствовал, что совсем иного ожидает собеседник. И тогда он, отбросив штампы, заговорил по-человечески доверительно и просто.
- Могу ли я быть с вами откровенным? – спросил Фейхтвангер.
- Вы можете спрашивать о чем угодно.
- Я понимаю, что советские люди вас искренне любят и уважают. И все - же часто их любовь к вам проявляется в уродливых формах, граничащих с идолопоклонством. Вам это не в тягость?
- Я много раз пытался прекратить это, но что я могу сделать? - с комическим отчаянием развел руками Сталин. – Не наказывать же рабочих и крестьян за то, что они так наивно выражают радость по поводу своей зажиточной и счастливой жизни. Я ведь только символ. Не Сталина они прославляют. Что Сталин? Сталин – это не важно. Подумаешь, человек с усами. Наши победы они прославляют. Грандиозные победы. Нету больше помещиков. Нету капиталистов. Кому принадлежит страна с ее неисчислимыми богатствами? – Сталин назидательно поднял трубку: - Народу принадлежит. Вот народ и приходит в телячий восторг. Ну, ничего. У нас трудящиеся на рабфаках учатся. Вот когда они повысят свой культурный уровень – тогда и исчезнут портреты человека с усами.
Сталин нажал кнопку и сказал возникшему секретарю:
- Товарищ Поскребышев, принесите, пожалуйста, нам с товарищем писателем чаю.
У Фейхтвангера потеплело на душе оттого, что вождь назвал его товарищем.
Знаете, - сказал он, меняя тему, - западному человеку не легко понять то, что у вас происходит. Сегодня, например, меня везли в Кремль мимо площади, где стоял Храм Христа Спасителя. Теперь на этом месте зияет дыра, как отверстая рана. Правильно ли вы поступаете, лишая народ веры? Народная мудрость гласит, что один человек еще может пройти по тонкому льду атеизма, а целый народ обязательно провалится.
Сталин сказал с глуховатым смешком:
- Хороший афоризм. Но не такие уж мы атеисты. В Советском Союзе сейчас совсем другая вера. Иная, если можно так выразиться, религия. Храм Христа возвышался в самом центре Москвы уродливым наростом, напоминая о старом мире, который мы уничтожили. На этом месте мы воздвигнем Храм новой веры, и он будет настолько же лучше старого, насколько социализм лучше капитализма.
Сталин раскурил трубку и неслышно прошелся по кабинету.
- Вы, наверно, хотите выпросить у меня голову Радека, - сказал он вдруг, резко повернувшись к Фейхтвангеру. – Я слышал, что вы его высоко цените. Но я ведь не самодержец. Не могу ни казнить, ни миловать. У нас суд все решает.
Фейхтвангер обрадовался, что вождь сам заговорил на интересующую его тему.
- Дело не в Радеке, - произнес он, - а в том, что на Западе многие считают ваши политические процессы сфабрикованными. Почему у вас все подсудимые единодушно признают свою вину и сами требуют для себя смертной казни? Разве это нормально?
- Почему признают? Почему требуют казни? – переспросил вождь. – А почему совершивший предательство Иуда повесился?
- Ну, Иуда это легенда.
- Это не просто легенда, - поднял Сталин вверх палец. – В эту легенду еврейский народ вложил свою великую народную мудрость. Троцкисты – это разновидность предателей святого дела. Некоторые люди не верят, что Зиновьев и Каменев сотрудничали с агентами гестапо. А их сторонников арестовывают вместе с этими агентами. Это факт. Вы еще узнаете о том, что Троцкий заключил союз с Гессом, чтобы взрывать наши мосты и поезда, когда Гитлер пойдет на нас войной. Если хотите, вам доставят документальные подтверждения этого.
Сталин помолчал, раскурил погасшую трубку и сказал, положив ладонь на какую-то папку:
- Да что там наши предатели. Вот здесь у меня документы о том, что лидеры сионистов заключили соглашение с нацистами. Чтобы заполучить в Палестину богатых немецких евреев и их денежки, сорвали международный бойкот нацистской Германии. Политическая слепота. Вы, евреи, еще убедитесь, на что способен Гитлер.
Фейхтвангер вспомнил Арлозорова и смешался. Торопливо сказал:
- Ну, конечно, я все понимаю. Но мне хотелось бы присутствовать на процессе над Пятаковым, Радеком и другими.
- Милости просим, - благодушно усмехнулся Сталин. – Как у нас говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вы можете находиться в зале суда, пока у вас хватит терпения и выдержки.
***
С 23 по 30 января 1937 года в Москве, в Октябрьском зале дома Союзов, проходило судилище над бывшими троцкистами Юрием Пятаковым, Карлом Радеком, Леонидом Серебряковым и другими. Фейхтвангер присутствовал на всех заседаниях этого изумительно сработанного триллера.
Подсудимые каялись с таким искренним надрывом, разоблачали себя так самозабвенно, что у писателя не осталось никаких сомнений в том, что они говорят сущую правду.
«Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет, чтобы добиться такого результата. Если все было вымышлено и подстроено, то я не знаю, что такое правда», – напишет он в своей книге «Москва 1937».
А правда была в том, что это для него так клеветали на себя бывшие соратники Ленина. Для него торчали газеты у них из карманов. И к расстрелу не всех приговорили – тоже для него.
Не ради тиражей и инкунабул они так яростно чернили себя. Им жизни посулили сохранить – вот они и старались. Трудно поверить, что такой умный и проницательный человек, как Фейхтвангер ничего не заподозрил.
А он сидел, отдохнувший, выбритый, в белоснежной рубашке, прямо напротив скамьи, где находился Радек. Был момент, когда их взгляды встретились - и Фейхтвангер отвел глаза.
Он хорошо знал Радека. Ему был симпатичен этот талантливый и веселый циник, блистательный полемист и острослов. Вся страна повторяла его остроты, в том числе и те, которые только приписывались ему. Вот некоторые из них:
«Со Сталиным невозможно спорить: ты ему – цитату, он тебе – ссылку».
«Всякий революционер со временем превращается или в палача, или в оппозиционера».
«Вершина знаний о человеке – архивы НКВД».
« Коммунизм – опиум для интеллигенции»
«Ничто не меняется так радикально, как прошлое».
На процессе Радек играл сразу две роли: обвиняемого и обвинителя, давая губительные для других показания.
Этот человек остался самим собой и на скамье подсудимых. Его парадоксальные замечания вызывали улыбки присутствующих, совершенно неуместные в этом зале.
Вот как он описал допросы, которым подвергался во время следствия:
«Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную изменческую деятельность, свои преступления перед партией и народом»
Так и видишь, как Сталин улыбается в усы, читая это место в стенограмме суда.
О Радеке Фейхтвангер написал в своей лживой книге сердечнее, чем о других:
«Самым страшным и труднообъяснимым был жест, с которым Радек после конца последнего заседания покинул зал суда. Это было под утро, в четыре часа, и все - судьи, обвиняемые, слушатели - сильно устали. Из семнадцати обвиняемых тринадцать – среди них близкие друзья Радека – были приговорены к смерти; Радек и трое других - только к заключению.
Судья зачитал приговор, мы все – обвиняемые и присутствующие – выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи немедленно удалились. Показались солдаты; они вначале подошли к четверым, не приговоренным к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пошел.
Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул приговоренным к смерти своим друзьям и улыбнулся. Да, он улыбнулся».
Что тут труднообъяснимого? Не понял Фейхтвангер, что Радек нашел в себе мужество поддержать друзей в страшную для них минуту. Ведь их уводили на смерть, а он оставался жить. Но если он надеялся, что Сталин о нем забудет, то ошибся.
19 мая 1939 года Карл Радек был убит в Верхнеуральском политизоляторе по личному указанию Сталина. Какой-то уголовник за спирт и курево разбил его голову о цементный пол тюремной камеры.
Ну а Фейхтвангер, вернувшись во Францию, с рекордной быстротой написал книгу о своих советских впечатлениях. Надо же было отблагодарить гостеприимного хозяина за оказанную честь, за высокие тиражи, за подаренные ему инкунабулы, подлинность которых помогла ему убедить себя в подлинности судебного процесса.
И уж Фейхтвангер постарался. В своей книге «Москва 1937» он оправдал палачей, осудил их жертвы и восславил введенное Сталиным новое крепостное право.
Как мог искренний, непримиримый, неподкупный, на весь мир знаменитый писатель- антифашист не почувствовать, что в Москве 1937 года творятся жуткие дела, – пострашнее чем в Германии?
Как мог он поддержать своим моральным авторитетом главного вдохновителя и режиссера кровавых вакханалий?
Какая черная пелена легла ему на глаза?
Сам писатель над подобными вопросами не задумывался, подавив сомнения четкой формулировкой: - Лучше Сталин, чем Гитлер.
Книга «Москва 1937» очень понравилась Сталину. Она была немедленно переведена и издана в Советском Союзе тиражом в 200 тысяч экземпляров.
Торопились сталинские заплечных дел мастера. Очень торопились. Это было так важно, показать еще недобитым старым большевикам и всему миру, что лучшие умы на Западе не сомневаются в правдивости московских процессов.
Правда через некоторое время книга Фейхтвангера была потихоньку изъята из продажи и из всех библиотек. Она свое дело сделала - ну и хорошо. К чему бередить раны?
Беседа с Фейхтвангером стала для Сталина предпоследней в череде его «философских» встреч с западными гуру. Он еще принял без особой охоты влиятельных итальянских коммунистов Рафаэля Альберти и Марию Терезу Леон в марте 1937 года, после чего никогда больше не тратил времени на общение с духовными лидерами Запада.
А зачем, если «полезные идиоты» и так никуда не денутся?
***
Вторая мировая война положила конец благополучию семьи Фейхтвангеров. После того, как Гитлер раздраконил Францию, писатель был арестован и отправлен в лагерь для интернированных лиц.
Пришлось и ему испытать то, что было уделом несчастных узников не только в нацистской Германии, но и в воспетом им советском раю.
Он – человек знаменитый, состоятельный, лежал возле параши. С верхних нар ему мочились на голову. Он узнал, что такое вши, познал жажду и голод. У него были галлюцинации, заставляющие принимать убийственную дубинку капо за жезл регулировщика. Он на себе испытал, как унижение убивает человеческое достоинство.
Ад – это не ужас. Ад – это унижение человека. А Сатана – это тот, кто унижает.
Понял ли он это?
Он валялся в нечистотах и медленно умирал. Ему казалось несправедливым, что он должен погибнуть в этом вонючем лагере, среди чужих людей.
В минуты отчаяния он называл дерьмом и бессмыслицей все писательство, и всю нашу жизнь, и все великое, что было до сих пор передумано и совершено».
Верная фрау Марта спасла ему жизнь. Она подкупила охрану, и, вместе с близкими друзьями, просто выкрала его из лагеря.
Через Пиренеи он перебрался в Испанию, а оттуда – в Соединенные Штаты.
О пребывании в лагере Фейхтвангер написал книгу «Черт во Франции».
Книга «Москва 1937» неблагоприятно отразилась на репутации Фейхтвангера в Америке. Его часто таскали на допросы в ФБР, и до самой смерти он так и не получил американского гражданства.
Однажды его спросили: - А что вы, собственно, делаете в Соединенных Штатах? Ужасаетесь буржуазному разложению? Почему бы вам не поселиться в столь любимом вами Советском Союзе?
Он иронически усмехнулся и сказал: - Вы, наверно, меня за идиота держите.
Умер Лион Фейхтвангер 21 декабря 1958 года. Его писательская судьба была счастливой: огромные тиражи, большие гонорары, мировая слава.
Его никогда не мучила совесть.
